Неточные совпадения
Скотинин. Ты,
сестра, как на смех, все за мною по пятам. Я
пришел сюда за своею нуждою.
― Я
пришел вам сказать, что я завтра уезжаю в Москву и не вернусь более в этот дом, и вы будете иметь известие о моем решении чрез адвоката, которому я поручу дело развода. Сын же мой переедет к
сестре, ― сказал Алексей Александрович, с усилием вспоминая то, что он хотел сказать о сыне.
«Какой же он неверующий? С его сердцем, с этим страхом огорчить кого-нибудь, даже ребенка! Всё для других, ничего для себя. Сергей Иванович так и думает, что это обязанность Кости — быть его приказчиком. Тоже и
сестра. Теперь Долли с детьми на его опеке. Все эти мужики, которые каждый день
приходят к нему, как будто он обязан им служить».
Кити настояла на своем и переехала к
сестре и всю скарлатину, которая действительно
пришла, ухаживала за детьми. Обе
сестры благополучно выходили всех шестерых детей, но здоровье Кити не поправилось, и великим постом Щербацкие уехали за границу.
— Ах, ужаснее всего мне эти соболезнованья! — вскрикнула Кити, вдруг рассердившись. Она повернулась на стуле, покраснела и быстро зашевелила пальцами, сжимая то тою, то другою рукой пряжку пояса, которую она держала. Долли знала эту манеру
сестры перехватывать руками, когда она
приходила в горячность; она знала, как Кити способна была в минуту горячности забыться и наговорить много лишнего и неприятного, и Долли хотела успокоить ее; но было уже поздно.
Сестре ее
прислали материйку: это такое очарованье, которого просто нельзя выразить словами; вообразите себе: полосочки узенькие-узенькие, какие только может представить воображение человеческое, фон голубой и через полоску всё глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки…
Знайте же, я
пришел к вам прямо сказать, что если вы держите свое прежнее намерение насчет моей
сестры и если для этого думаете чем-нибудь воспользоваться из того, что открыто в последнее время, то я вас убью, прежде чем вы меня в острог посадите.
— Ничего, ничего! — кричал он матери и
сестре, — это обморок, это дрянь! Сейчас только доктор сказал, что ему гораздо лучше, что он совершенно здоров! Воды! Ну, вот уж он и
приходит в себя, ну, вот и очнулся!..
Он вышел. Соня смотрела на него как на помешанного; но она и сама была как безумная и чувствовала это. Голова у ней кружилась. «Господи! как он знает, кто убил Лизавету? Что значили эти слова? Страшно это!» Но в то же время мысль не
приходила ей в голову. Никак! Никак!.. «О, он должен быть ужасно несчастен!.. Он бросил мать и
сестру. Зачем? Что было? И что у него в намерениях? Что это он ей говорил? Он ей поцеловал ногу и говорил… говорил (да, он ясно это сказал), что без нее уже жить не может… О господи!»
Борис. Воспитывали нас родители в Москве хорошо, ничего для нас не жалели. Меня отдали в Коммерческую академию, а
сестру в пансион, да оба вдруг и умерли в холеру; мы с
сестрой сиротами и остались. Потом мы слышим, что и бабушка здесь умерла и оставила завещание, чтобы дядя нам выплатил часть, какую следует, когда мы
придем в совершеннолетие, только с условием.
Всего-то
придет с них с
сестры по шкурке снять...
Что Павам всем она
сестра,
И что
пришла её пора
Быть украшением Юнонина двора.
Приходя к ней, он заставал Гогиных, — брат и
сестра всегда являлись вместе; заставал мрачного Гусарова, который огорченно беспокоился о том, что «Манифест» социал-демократической партии не только не объединяет марксистов с народниками, а еще дальше отводит их друг от друга.
Пришла ее каменная
сестра, садясь на стул, она точно переломилась в бедрах и коленях; хотя она была довольно полная, все ее движения казались карикатурно угловатыми. Айно спросила Клима: где он остановился?
— Что я сделал! оскорбил тебя, женщину,
сестру! — вырывались у него вопли среди рыданий. — Это был не я, не человек: зверь сделал преступление. Что это такое было! — говорил он с ужасом, оглядываясь, как будто теперь только
пришел в себя.
Вера являлась ненадолго, здоровалась с бабушкой,
сестрой, потом уходила в старый дом, и не слыхать было, что она там делает. Иногда она вовсе не
приходила, а
присылала Марину принести ей кофе туда.
— А иногда
приходит и сознательно, — заметил Райский, — путем доверенности, уважения, дружбы. Я бы хотел начать с этого и окончить первым. Так что же надо сделать, чтоб заслужить ваше внимание, милая
сестра?
Пока в кабинете шла деловая беседа, Веревкин успел немного
прийти в себя после сытного обеда, поймал
сестру и усадил ее за рояль.
Впереди вставала бесконечная святая работа, которую должна сделать интеллигентная русская женщина, — именно,
прийти на помощь к своей родной
сестре, позабытой богом, историей и людьми.
Когда же он станет с тою несчастен, а это непременно и сейчас же будет, то пусть
придет ко мне, и он встретит друга,
сестру…
Она начала рассказывать, она все рассказала, весь этот эпизод, поведанный Митей Алеше, и «земной поклон», и причины, и про отца своего, и появление свое у Мити, и ни словом, ни единым намеком не упомянула о том, что Митя, чрез
сестру ее, сам предложил «
прислать к нему Катерину Ивановну за деньгами».
— Мне
сестра сказала, что вы дадите четыре тысячи пятьсот рублей, если я
приду за ними… к вам сама. Я
пришла… дайте деньги!.. — не выдержала, задохлась, испугалась, голос пресекся, а концы губ и линии около губ задрожали. — Алешка, слушаешь или спишь?
— Я одна не могу рассказать тебе этого, для этого мне нужна помощь моей старшей
сестры, — той, которая давно являлась тебе. Она моя владычица и слуга моя. Я могу быть только тем, чем она делает меня; но она работает для меня.
Сестра,
приди на помощь.
«Но шли века; моя
сестра — ты знаешь ее? — та, которая раньше меня стала являться тебе, делала свое дело. Она была всегда, она была прежде всех, она уж была, как были люди, и всегда работала неутомимо. Тяжел был ее труд, медлен успех, но она работала, работала, и рос успех. Мужчина становился разумнее, женщина тверже и тверже сознавала себя равным ему человеком, — и
пришло время, родилась я.
Есть удивительная книга, которая поневоле
приходит в голову, когда говоришь об Ольге Александровне. Это «Записки» княгини Дашковой, напечатанные лет двадцать тому назад в Лондоне. К этой книге приложены «Записки» двух
сестер Вильмот, живших у Дашковой между 1805 и 1810 годами. Обе — ирландки, очень образованные и одаренные большим талантом наблюдения. Мне чрезвычайно хотелось бы, чтоб их письма и «Записки» были известны у нас.
Раз весною 1834 года
пришел я утром к Вадиму, ни его не было дома, ни его братьев и
сестер. Я взошел наверх в небольшую комнату его и сел писать.
Одна из
сестер Золотухиной, как я уже упомянул выше, была выдана замуж в губернский город за приходского священника, и Марье Маревне
пришло на мысль совершенно основательное предположение, что добрые родные, как люди зажиточные и притом бездетные, охотно согласятся взять к себе в дом племянника и поместить его в губернскую гимназию приходящим учеником.
Не знаю, какие именно «большие секреты» она сообщила
сестре, но через некоторое время в городе разнесся слух, что Басина внучка выходит замуж. Она была немного старше меня, и восточный тип делал ее еще более взрослой на вид. Но все же она была еще почти ребенок, и в первый раз, когда Бася
пришла к нам со своим товаром, моя мать сказала ей с негодующим участием...
Экзамены кончены. Предстоит два месяца свободы и поездка в Гарный Луг. Мать с
сестрами и старший брат поедут через несколько дней на наемных лошадях, а за нами тремя
пришлют «тройку» из Гарного Луга. Мы нетерпеливо ждем.
В особенно погожие дни являются горожане и горожанки. Порой
приходит с
сестрой и матерью она, кумир многих сердец, усиленно бьющихся под серыми шинелями. В том числе — увы! — и моего бедного современника… Ей взапуски подают кресло. Счастливейший выхватывает кресло из толпы соперников… Усиленный бег, визг полозьев, морозный ветер с легким запахом духов, а впереди головка, уткнувшаяся в муфту от мороза и от страха… Огромный пруд кажется таким маленьким и тесным… Вот уже берег…
Еще раз в отцовском доме сошлись все
сестры. Даже
пришла Серафима, не показывавшаяся нигде. Все ходили с опухшими от слез глазами. Сошлись и зятья. Самым деятельным оказался Замараев. Он взял на себя все хлопоты, суетился, бегал и старался изо всех сил.
И вот, по праздникам, стали являться гости:
приходила сестра бабушки Матрена Ивановна, большеносая крикливая прачка, в шелковом полосатом платье и золотистой головке, с нею — сыновья: Василий — чертежник, длинноволосый, добрый и веселый, весь одетый в серое; пестрый Виктор, с лошадиной головою, узким лицом, обрызганный веснушками, — еще в сенях, снимая галоши, он напевал пискляво, точно Петрушка...
Я в крепость поехала к мужу с
сестрой,
Пришли мы сперва к «генералу»,
Потом нас привел генерал пожилой
В обширную, мрачную залу.
Сестры на нетерпеливые расспросы мамаши отвечали очень подробно, и, во-первых, что «ровно ничего, кажется, без нее не случилось», что князь
приходил, что Аглая долго к нему не выходила, с полчаса, потом вышла, и, как вышла, тотчас же предложила князю играть в шахматы; что в шахматы князь и ступить не умеет, и Аглая его тотчас же победила; стала очень весела и ужасно стыдила князя за его неуменье, ужасно смеялась над ним, так что на князя жалко стало смотреть.
— Кожин меня за воротами ждет, Степан Романыч… Очертел он окончательно и дурак дураком. Я с ним теперь отваживаюсь вторые сутки… А Фене я сродственник: моя-то жена родная — ейная
сестра, значит, Татьяна. Ну, значит, я и
пришел объявиться, потому как дело это особенное. Дома ревут у Фени, Кожин грозится зарезать тебя, а я с емя со всеми отваживаюсь… Вот какое дельце, Степан Романыч. Силушки моей не стало…
Сестра Лукерья
пришла вместе с ней и значилась в списке виновной в краже меда.
Вечерком завернул к Таисье новый старшина Макар, который
пришел вместе с Васей, а потом
пришла сестра Аглаида. Много было разговоров о ключевском разоренье, о ключевской нужде, о старых знакомых. Груздев припомнил и мочеганских ходоков, которые искали свою землю в орде.
Еще до свету коморник Слепень пропустил обеих «
сестер» — уставщика Корнилу и плотинного Евстигнея, за ними
пришел надзиратель Подседельников, известный на фабрике под именем «Ястребка», потом дозорные (Полуэхт Самоварник забрался раньше других), записчик поденных работ Чебаков, магазинер Подседельников, амбарные Подседельниковы и т. д.
Между тем отвсюду пишут и воображают, что я уже в дороге.
Сестра говорит, что всякий день думает —
пришлет Николай сказать, что я у него на даче их жду.
Писем Пушкина к моему отцу здесь нет; впрочем, я знаю, что некоторые бумаги остались в Воронежской губернии, напишу к
сестре, чтобы она мне
прислала их» (опубликовано с автографа из собрания Музея революции, Записках Пущина, 1927, стр. 18).]
— Ну хорошо. Позовите Марину и поправьтесь тут, а я сейчас
пришлю за вами
сестру Феоктисту; она вас проводит в церковь.
И когда
пришел настоящий час, стало у молодой купецкой дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а
сестры с ней разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась с
сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
В зале тетушка разливала чай, няня позвала меня туда, но я не хотел отойти ни на шаг от матери, и отец, боясь, чтобы я не расплакался, если станут принуждать меня, сам принес мне чаю и постный крендель, точно такой, какие
присылали нам в Уфу из Багрова; мы с
сестрой (да и все) очень их любили, но теперь крендель не пошел мне в горло, и, чтоб не принуждали меня есть, я спрятал его под огромный пуховик, на котором лежала мать.
Помню, что она один раз
приходила, а может быть, и приезжала как-нибудь, с моей молочной
сестрой, здоровой и краснощекой девочкой.
Я знаю, Шульгович мне на это ответит: «Тогда
придут к нам нежданно и отнимут у нас земли и дома, вытопчут пашни, уведут наших жен и
сестер».
Приходя по праздникам к
сестре, он невпопад отвечал на делаемые ему вопросы, забивался в угол и молчал.
— Ну что, как вам? — спросила
сестра, своими тоненькими, нежными пальцами, на одном из которых, Володя заметил, было золотое колечко, поднимая его немного плешивую голову и поправляя подушку. — Вот ваши товарищи
пришли вас проведать.
— Разве вы не вспоминаете иногда о вашей матушке… о ее любви к вам… ласках?.. Неужели вам не
приходило в голову, что, может быть, кто-нибудь и здесь любит вас, если не так, как она, то, по крайней мере, как
сестра или, еще больше, как друг?
Я бы сейчас заметил это, ничего бы не сказал,
пришел бы к Дмитрию и сказал бы: „Напрасно, мой друг, мы стали бы скрываться друг от друга: ты знаешь, что любовь к твоей
сестре кончится только с моей жизнию; но я все знаю, ты лишил меня лучшей надежды, ты сделал меня несчастным; но знаешь, как Николай Иртеньев отплачивает за несчастие всей своей жизни?
Я находил большое удовольствие говорить при ней, слушать ее пение и вообще знать о ее присутствии в той же комнате, в которой был я; но мысль о том, какие будут впоследствии мои отношения с Варенькой, и мечты о самопожертвовании для своего друга, ежели он влюбится в мою
сестру, уже редко
приходили мне в голову.